Геббельс под... «рогожкой»

Заметки участника Берлинской операции "Советская Россия"

ЕЖЕГОДНО отмечаются наиболее значительные события Великой Отечественной войны, чествуют участников Московской, Сталинградской битв, сражения на Курской дуге, прорыва блокады Ленинграда и других крупных событий боевого времени. Почему-то менее заметной остается завершающая операция той войны – Берлинская. Не потому ли, что есть деятели, которых называют «лучшие немцы» (называют отнюдь не русские люди), и им не с руки отмечать апофеоз Великой освободительной борьбы, наиболее концентрированное выражение победоносного советского полководческого искусства и непобедимости Советской армии?!

В моей памяти БЕРЛИНСКАЯ операция отложилась как наиболее яркая и переполненная возбужденным предпобедным настроением. Понятно, что мое впечатление и ощущение этой операции не выходит за горизонты моего тогдашнего солдатского положения, я никаким образом не претендую на глубокое, всестороннее описание заключительного этапа Великого противостояния.

Историки и военные определили и затвердили точные сроки Берлинской операции – ее начала и ее завершения, для меня же она началась с переправы через Одер. Все дышало победным превосходством Советской армии. До этой операции не один раз видел я, как наши войска переправлялись через многие большие и малые водные преграды преимущественно по ночам. В этой же операции через широкий Одер проложили множество понтонных мостов и в ясные, теплые дни на виду у противника днем и ночью огромная масса людей и боевой техники, включая прославившиеся «катюши», плотным, непрерывным потоком перемещались по наведенным мостам. Одерский плацдарм не такой уж обширный, так что плотность артиллерии, танков, пехоты на нем образовалась необыкновенно тесной. На редкие обстрелы со стороны немцев мало обращалось внимания. Вражеские самолеты появлялись в небе редко и не смели снизиться до прицельной высоты – на них обрушивался плотный огонь из всевозможных видов оружия вплоть до браунингов. Иногда снаряды попадали в передвигавшихся по мосту, повреждали автомашины, тотчас к поврежденной технике подбегали солдаты и дружными усилиями сбрасывали ее в реку, не обращая внимания на находившееся в машинах – движение по мосту не останавливалось ни на миг.

При обстреле закрепившихся на плацдарме жертвы неизбежны, там не найти места, свободного от техники и солдат. Заполнение плацдарма продолжалось несколько дней, многие подразделения оказались разделенными, одни их солдаты и техника оставались на прежнем месте, другие обустраивались на новом месте. Мне в эти дни приходилось неоднократно  переходить по понтонному мосту в ту и другую сторону по поручениям командования и я прямой свидетель напряженной, ускоренной подготовки к наступлению, которая на этот раз проходила почти открыто и днем и ночью.

В ночь перед наступлением в штабе артполка уточнялись цели, обеспеченность боекомплектами, проверялась надежность связи с батареями, с приданными частями, с вышестоящими штабами. Политработники доводили до личного состава Обращение Военного Совета 1-го Белорусского фронта, подписанное маршалом Г.К. Жуковым и генералом К.Ф. Телегиным. В нем, в частности, напоминалось, что «в XVIII веке у Кунерсдорфа русские богатыри разбили пруссаков и взяли Берлин. Мы не хуже наших предков и прославим наше советское оружие – смелей на врага!»

Я не удержался от любопытства, за несколько минут до начала наступления выскочил из блиндажа. Стояла непривычная и оттого, казалось, звенящая тишина, лишь изредка слышался тревожный посвист всполошившихся в предрассветной мгле птиц. Почти непрерывно взглядывал на часы. И вот ровно в пять часов утра шестнадцатого апреля тысяча девятьсот сорок пятого года напряженную тишину прорезали урчащие залпы «катюш», по небу разбегались оранжевые пунктирные следы летящих ракетных снарядов, это сигнал, боевая запевка артиллерийской подготовке. Следом заухали мощные минометы, загрохотали пушки и гаубицы. Над немецкими траншеями вздымалась огненная стена мощных взрывов. Я оглянулся вокруг. Из блиндажей, траншей, из-под укрытий высыпали и стояли в полный рост множество бойцов и офицеров, не занятых управлением огнем. Они завороженно наблюдали феерическую картину небывалого артиллерийского наступления.

Вдруг поле боя залило ярким светом, это направили мощные световые потоки тысячи прожекторов, размещенных вдоль передовой линии. Накануне при очередном переходе через Одер я обратил внимание на опоры высоковольтных линий электропередачи. И порадовался, как оперативно ведутся восстановительные работы – только что немцев прогнали, а электроэнергия уже подается. А ларчик просто открывался – энергия потребовалась для невиданного до этого светового наступления, немцев подавляли ослепительные световые потоки, нашим солдатам тоже невозможно оглядываться назад.

От Подмосковья до Одера мне довелось участвовать во многих наступательных операциях, но такого грандиозного начала никогда не видел. Над головами сотен тысяч солдат и офицеров, приготовившихся к последнему решительному рывку, с огромной скоростью проносился мощный шквал металлического града.

После артиллеристов в бой вступили танковые армии. Набирая скорость, танки и самоходки устремились вперед за плотной стеной разрывов. Темные громады машин то исчезали вдали, то снова появлялись в ореоле артиллерийских вспышек. Прожекторы мощными лучами как бы прокладывали наступающим дорогу и одновременно ослепляли противника. Танки и пехота практически без потерь двигались за огневым валом. Через час дивизии нашего 79-го стрелкового, впоследствии Берлинского, корпуса прорвали первую немецкую линию обороны и вместе с танковыми подразделениями пошли вперед, захватив немало разбитых, поврежденных и совершенно целых немецких танков и орудий.

К вечеру 16 апреля сопротивление немцев возросло, продвижение частей нашей дивизии было притормозилось хорошо организованным ружейно-пулеметным огнем и артиллерийско-минометными налетами вражеских батарей. В этот момент с НП поступило тяжелое для нас сообщение – погиб исполняющий обязанности командира полка капитан В.А. Расторгуев. Как и многие в полку, я чрезвычайно болезненно пережил это сообщение, капитан погиб очень молодым, только на 2–3 года старше меня, его отличали храбрость, постоянная подтянутость и аккуратность во всем, мне он напоминал знаменитого литературного героя Андрея Болконского. Потом выяснилось, капитан Расторгуев, как только двинулись танки, вскочил на один из них с радистом и разведчиками и на ходу корректировал огонь батарей полка. Во время движения в танк угодил вражеский снаряд, оказавшийся роковым для нашего командира.

Ночью на смену погибшему прибыл майор Бессараб Александр Никитович. Он, захватив меня в качестве своего радиста, отправился на передовой наблюдательный пункт. Здесь надо упомянуть, что в ходе Берлинской операции я действовал в двух ролях. Дело в том, что комсорг полка капитан Коньков Валентин Тимофеевич вынужден был отправиться в госпиталь и на освободившуюся офицерскую должность назначили меня, рядового солдата, без освобождения от основной штатной должности – начальника радиостанции.

Хорошо помню необыкновенно приподнятое настроение бойцов на подступах к Берлину, хотя бои шли ожесточенные и кровопролитные. Победное воодушевление наступавших нарастало изо дня в день, каждый высчитывал, сколько километров оставалось до фашистского логова. В батареях полка возникло своеобразное соперничество – кто первым из орудий своего калибра ударит по целям непосредственно в Берлине, оно охватило всех, от наводчиков до командира полка. Во второй половине дня 22 апреля 1945 года командир полка майор Бессараб, он передвигался в этот день вместе со своим штабом, приказал мне:

– Передавай в пушечные батареи – приготовиться к артналету непосредственно по Берлину. Вот координаты…

Я налаживал связь с дивизионами, вращал ручки настройки рации и вдруг услышал сквозь шумы и помехи ликующие голоса:

– Ура! Мы в Берлине! Мы в Берлине!

Как так?! Неужели опоздали? Берлин возьмут без нас? Немного успокоившись, начал соображать – ликуют танкисты, первыми ворвавшиеся в фашистскую столицу. Им сам Господь велел обогнать пехоту и артиллерию.

– Товарищ майор!– во всю мощь заорал я, – подойдите к рации!

Майор оказался поблизости:

– Что стряслось? – встревоженно спросил он.

Я до отказа повернул ручку настройки громкости, все вокруг услышали ликование в эфире:

– Мы в Берлине! Советские танкисты в Берлине!

Возбужденный не меньше своего радиста и других подошедших к рации, майор скомандовал:

– Передавай отбой! Ускоренным маршем на Берлин!

Все же с огневых позиций в районе Цеперника батареи нашего 780-го артполка произвели свои первые залпы по Берлину.

ПОЗДНО вечером 22 апреля 1945 года полк втягивался во вражескую столицу. Именно втягивался, шоссе, по которому двигался полк, сплошь забито танками, орудиями разных калибров, «катюшами» и нескончаемыми колоннами пехоты. Многие солдаты въезжали в Берлин на трофейных автомашинах, мотоциклах и велосипедах.

До этого дня я не видел, и позже за свою жизнь нигде и никогда не видел такой огромной напористой силы. С радостным восхищением воспринимал, что после четырех лет кровопролитной упорной борьбы, после миллионных потерь в Берлин входила столь могучая, поистине неисчислимая боевая армада! После грандиозных и жестоких сражений Красная армия не только не ослабла, напротив, накопила непреодолимую мощь и энергию, и верилось – нет на свете никакой силы, способной противостоять ей!

Иногда над вытянувшимися на многие километры колоннами людей и техники показывались вражеские самолеты. На них реагировали до удивительного вяло, никто не искал ни укрытия, ни убежища. Из всего, что могло стрелять – из маленьких пистолетов, ружей ПТР и зениток – палили по страшившимся снижаться когда-то наглым и беспощадным стервятникам.

В конце концов, вся огромная боевая масса войск рассредоточилась по пригородам и окрестностям огромного города. В ходе уличных боев мы столкнулись с попытками немцев устроить нам «германский Сталинград», они упорно сопротивлялись, многие кварталы фашистского логова забаррикадированы, почти каждый дом приспособлен для длительной обороны и держались под обстрелом долговременных огневых точек (дотов). Первые дни боев в городе пытались действовать так называемые фольксштурмовцы, в ряды которых загоняли всех уцелевших мужчин в возрасте от шестнадцати до шестидесяти лет. Но у них не было самоотверженного Сталинградского духа – не та у немцев натура – да и благородного патриотизма, как у советских людей, у них и малейших признаков не ощущалось.

Нас, советских воинов, в какой-то мере озадачивало поведение немцев в Берлине. На улицах города они сражаются с упорством и ожесточением, но стоило нам на этой же улице отбить дом, войти в него, то возникавшие невесть откуда в мирном обличье фрицы стремились всячески угождать нам, вылизать все неприличные места, обиходить, угостить самым наилучшим в тех условиях образом. Подобострастие, подобострастие… и ни одного косого взгляда исподлобья, ни ненависти, ни малейших признаков недовольства, только непрерывное причитание «Гитлер капут, Гитлер капут». У наших людей, многие из которых немало настрадались от немцев, потеряли родных и близких, особенно евреи, испытавших ужасы оккупации, глядя на жалких, пресмыкающихся представителей «высшей расы», не возникало чувства отмщения за все подлости фашистских подонков. Встречались и такие немцы, которые пытались уверить нас, что они антифашисты, всегда против Гитлера и его мерзавцев, чуть ли не коммунисты…

Пользоваться сомнительным гостеприимством берлинцев приходилось при продолжающемся бешеном сопротивлении немцев, наши части с большими усилиями и ощутимыми потерями преодолевали рубеж за рубежом, продвижение сдерживал мощный огневой щит. Но за годы войны советские офицеры и бойцы прошли беспощадную школу «обучения» у немцев, бои в Берлине подтверждали, что суровая немецкая «наука» пошла нам впрок, в собственном доме и на собственной шкуре немцы принимали «экзамен» от способных «учеников».

Наши воины не ограничивались рутинным исполнением своих прямых обязанностей лишь «от и до». Один из фактов геройского, инициативного исполнения воинского долга на всю жизнь отложился в моей памяти. Начальник связи нашего полка старший лейтенант Василий Вешкин, начальник разведки полка старший лейтенант Георгий Дубинин вместе с начальником разведки стрелкового полка старшим лейтенантом Николаем Гарбузовым образовали оперативную группу. Пробираясь в тыл противника по проломам и проходам, они выбирали подходящее место с возможностью почти кругового обзора, и точно корректировали огонь наших артиллерийских и минометных батарей.

Связь с группой поддерживалась через мою рацию. Напряженно вслушивался, нервно и осторожно манипулировал ручкой настройки, стараясь не потерять в эфирном хаосе связь с группой Вешкина. В ту ночь эфир словно взбесился – помехи, разряды, треск непрерывно забивали рацию Вешкина, информация поступала с большими перерывами, ее не всегда можно разобрать, многие сообщения вообще не доходили. Только позднее удалось установить достаточно полную картину происшедшего с группой. Старшие лейтенанты обосновались на башне кирхи и передавали обо всем, что наблюдали – откуда ведется огонь, где засели фрицы с фаустпатронами, где накапливается пехота. По переданным ими целям батареи полка и приданных частей наносили разящие огневые удары.

Немцы, сообразив, что огонь направляется советскими корректировщиками, устроили охоту на смельчаков, их пеленгаторам удалось засечь радиостанцию Вешкина. Теперь, были уверены фрицы, советским разведчикам не спастись. Окружив кирху, они бросились на штурм. Вешкин вызвал огонь на себя. Командир полка приказал гаубичным батареям накрыть немецкую батарею, поддерживавшую штурмующих, одновременно попросил командиров двух приданных батарей «катюш» нанести удар по кирхе. После столь мощного артиллерийского налета из немцев, окружавших наших разведчиков, мало кто уцелел. В этом эпизоде подтвердилось суворовское «смелого пуля боится, смелого штык не берет» – ни один советский снаряд, ни одна реактивная мина не нанесли вреда нашим разведчикам.

Чрезвычайно взволнованный я доложил командиру полка, что по сообщениям Вешкина, атака фашистов отбита и опергруппа перемещается на новое место. Но при передвижении Вешкин был сражен немецким снайпером. Его гибель потрясла меня, у нас сложились близкие и неслужебные отношения, я всегда ощущал поддержку Вешкина, он дал мне рекомендацию при вступлении в Коммунистическую партию.

Чем ближе мы приближались к центру Берлина, тем отчаяннее сопротивлялись немцы. Для преодоления их сопротивления в помощь пехоте из добровольцев нашего артполка и 420-го отдельного истребительно-противотанкового дивизиона для штурма рейхстага сформировали два штурмовых отряда. Они дрались рядом с бойцами стрелковых батальонов и на подступах, и в самом здании фашистского парламента, показали образцы мужества и отваги, упорства в достижении победы.

В последние дни боев в Берлине мне, полковому радисту, досталось тревог и забот, пожалуй, больше, чем кому-либо другому в штабе полка. На громоздкой американской радиостанции по инструкции полагалось работать пятерым, я же остался один, остальные радисты вышли из строя – одни навсегда, другие под конец войны попали в госпитали. Батареи полка и стрелковые подразделения дивизии в непрерывном движении, поддерживать связь с ними по проводам практически невозможно. Командир полка требовал от радиста обеспечивать связь по радио. В те дни я необычайно возбужден и близостью Победы, и тем, что мне, сибирскому пареньку, довелось обеспечить штурмующих берлинские кварталы радиосвязью, и, видимо, и тем, что еще очень молод, почти мальчишка и неукротимая энергия требовала выхода. День и ночь с наушниками на голове и с микрофоном в одной руке я в то же время кручу рукоятку мотор-генератора, принимаю донесения и передаю приказы командования.

В ночь на Первое мая 1945 года товарищ по батарее принес мне перекусить и передал конверт. В нем оказалось отпечатанное на толстой бумаге приветствие командования дивизии. Таких приветствий по случаю успешного завершения той или иной операции к этому дню у меня накопилось несколько. Признаюсь, это приветствие в момент его получения я воспринял как дань сложившейся традиции, но с годами оно становится для меня все ценнее, как своеобразное подтверждение моего участия в историческом событии, значение которого постоянно возрастает. Привожу его полностью:

«СМЕРТЬ НЕМЕЦКИМ ОККУПАНТАМ!

Дорогой товарищ красноармеец Карнаухов С.В.

От души поздравляем Вас с великим пролетарским праздником 1-го мая.

В упорных боях с врагом вы проявили мужество и доблесть. Ваши подвиги в боях за Берлин овеяли новой славой нашу часть.

Весь Советский народ, наши отцы, братья, дети с восхищением и горячей благодарностью следят за нашими боевыми делами, в веках прославляют нашу Отчизну.

Поздравляем Вас с днем 1-го мая и желаем новых успехов в борьбе с врагом.

Наносите немецко-фашистским захватчикам уничтожающие удары!

Добивайте фашистского зверя в его логове!

Командир части

полковник Асафов

Начальник политотдела

подполковник Косяков»

На поздравительной открытке справа графическое изображение Верховного Главнокомандующего в маршальской форме. Полководец изображен молодым и строгим, с наградами на груди, которые Сталин, кстати, никогда не носил.

К УТРУ 1 мая распространилось, что рейхстаг взят, но потом оказалось, что эти слухи преждевременны. Праздничный день начался митингом, устроенным в квадрате, образованном большими домами, такое мероприятие проводилось впервые, в предыдущие годы день Первого мая проходил как обычный боевой день. Во двор выходили подъезды домов и двери, ведущие в подвалы. Стоявшим в строю советским воинам видно, как прошмыгивали из подъездов в подвалы жалкие, перепуганные немцы. Роли, что называется, переменились, вместо парадного шествия по московской брусчатке кичливым фрицам досталось униженно укрываться в подвалах собственной столицы, возомнившей себя центром мировой империи.

На митинге выступал майор И.В. Крупнов, заместитель командира полка по политчасти, затем выступал и я, в двойном качестве – рядового бойца и комсорга полка. Выступление у меня получилось страстным, насыщенным радостными эмоциями победителя. После митинга ко мне подошел связист Бахтин, новосибирец, пожал мою руку и душевно, по-товарищески, высказал свое мнение:

– Майор хорошо говорил, но ты сказал то, что доходит до самого сердца, это на душе у всех нас…

В тот же праздничный день меня вызвали в политотдел дивизии, где получил только что учрежденные комсомольские значки. В это время в городе стояла прямо-таки предгрозовая напряженная тишина. По дороге встретился солдат, запомнившийся на всю жизнь. Его облик мне напомнил классического русского солдата – немного выше среднего роста, подтянутый, с аккуратно подстриженными усами. Он остановил меня и взволнованно спросил:

– Сынок, неужели мир?!

Никогда не забыть выражение лица и необыкновенно выразительный голос солдата. Он напрягся, как бы ожидая, что я скажу ему то, что он, похоже, ждал долгие годы войны. Жажда мира, спокойствия, радость, что выжил в этой бойне и нескрываемая гордость, что вот, мол, мы, наконец, добили этого немца и можем вернуться к своим домам, семьям. Право же, ни одному народному из народных, заслуженному из заслуженных артистов не передать то бесконечное обилие красок и оттенков, эмоций, прозвучавших в голосе русского солдата.

Вернувшись в полк, узнал причины необычайного затишья в Берлине, мне рассказали, что к нашему командованию обратился командующий Берлинским гарнизоном генерал Кребс с просьбой о перемирии. Из его миссии ничего не вышло и он, вернувшись в рейхсканцелярию, застрелился. Чтобы принудить фашистов к безоговорочной капитуляции, два советских фронта – 1-й Белорусский и 1-й Украинский – нанесли мощнейший артиллерийский удар. В результате новый комендант Берлина генерал Вейтлинг подписал акт о безоговорочной капитуляции Берлинского гарнизона.

Улицы Берлина словно по волшебству покрылись белым цветом, повсюду – на парадных и черных подъездах, на балконах, в окнах – немцами вывешены белые простыни, скатерти и всякие белые тряпицы. Берлинцы как бы сигнализировали о их полной капитуляции, о признании неоспоримой Победы советского народа. Победители высыпали на улицы Берлина, им не было больше нужды укрываться от вражеского огня, и они предстают в скромном и величественном облике на улицах поверженной столицы, перед когда-то кичливыми претендентами на мировое господство. Вместе с другими я наблюдаю, как по городу проводят нестройные колонны пленных немцев в мешковато болтающейся на их понурых фигурах, изрядно помятой фашистской форме. На некогда славящихся образцовой чистотой улицах почти весь цивильный берлинский люд. Женщины и дети стоят на тротуарах и обочинах, вытягивают шеи, пристально вглядываются в пленных, бредущих в казалось бесконечных колоннах, и умудряются увидеть родные и знакомые лица, подбегают к ним, суют в руки плененному сверток или кошелку с продуктами и бельем и какое-то время идут вместе. Советские солдаты, вразвалку сопровождающие пленных, небрежно держат наперевес карабины или автоматы, не препятствуют общению пленных с родными. Солдат-сопровождающих поразительно мало, один от другого на десятки метров, разумеется, никаких овчарок. Многочасовое прохождение пленных завершается, в конце процессии на повозке пожилой солдат везет тело, прикрытое плащ-палаткой (а надо бы - рогожкой. - Ред.)

– Кого везешь, солдат? – раздается вопрос от наблюдающих шествие советских солдат.

– Геббельса, – кратко бросает в толпу возница.

Раздается иронический смех, все воспринимают этот ответ за шутку. Назавтра узнаем из газет, что солдат не шутил, на телеге действительно находился обгорелый труп главного фашистского враля.

Предметом моей гордости на всю жизнь остается то, что в поверженном Берлине я в качестве комсорга полка 2 мая 1945 года вручал воинам 780-го артиллерийского полка комсомольские значки, незадолго до этого учрежденные.

Для нашей дивизии война закончилась взятием Берлина. Наш 780-й артполк разместили в предместье Сименсштадт, в бараках, где содержались согнанные со всей Европы люди, превращенные в фашистских рабов.

Мы внимательно следили за ходом военных действий, находясь в постоянной боевой готовности. В ночь с 7 на 8 мая по своей рации услышал передачу польского радио, что заключен мир. Тотчас же доложил об этом заместителю командира полка по политчасти майору И.В. Крупнову. Он приказал постоянно следить за передачами советского радио, и как только передадут подобное сообщение, незамедлительно доложить ему. Весь день 8 мая напряженно вслушивался в радиосообщения, но ничего о заключении мира не говорилось. Я чувствовал себя обманщиком, выдающим желаемое за действительное. В ночь с 8 на 9 мая нас подняла сильная и беспорядочная стрельба. Подумалось, не прорвались ли в Берлин войска немецкого генерала Венка, которые, как мы знали, рвались на выручку Берлинскому гарнизону. Но выскочив из барака, услышали крики «Победа! Победа!» и подключились к стреляющим. Оказывается, я проспал выступление Верховного Главнокомандующего, объявившего о безоговорочной капитуляции немецких войск.

Днем 9 мая в парке Сименсштадта мы торжественно отметили Великую Победу, взятие Берлина. По рации я передавал батареям команды командира полка о праздничном, победном салюте.

Степан КАРНАУХОВ

Москва

ОБ АВТОРЕ. Мы встретились с автором заметки в эти дни. Степан Васильевич энергично готовится к встрече праздника Победы. После падения Берлина он вскоре вернулся в родные места, к горняцкому делу. Управлял большой шахтой. Потом многие годы посвятил партийной работе. Приятно было узнать, что С.В. Карнаухов – наш давний-давний подписчик и не мыслит будущее без «Советской России».