Беседа Олега Пащенко с Виктором Астафьевым о русском вопросе (1988 г.)

Автор: Виктор АСТАФЬЕВ (1924-2001). ДРЕМЛЮЩИЙ РАЗУМ.    

Москва, «Советская Россия»,

В.В. Чикину

Уважаемый Валентин Васильевич!

Одновременно с нигде не публиковавшимся моим интервью с В.П. Астафьевым «Дремлющий разум» (1988 г.) шлю вам фотоснимок, на котором Виктор Петрович и я, а на руках у меня внучка Астафьева — Полинка. Это Овсянка, середина 80-х годов.

Сейчас в этом доме — музей, а напротив был домик бабушки Катерины. Это старинное строение на днях уничтожили, реконструируя, взамен поставили новый сруб, понавезли сборную мебель, рядом делают шикарный, как об этом говорят по телевидению, гостиничный комплекс. Спуск к Енисею, куда задумчиво забредал в ботинках Астафьев и сиживал там на бревне, соскребая щепочкой налипшую грязь и прислушиваясь к Енисею, теперь обещают взять в камень, может даже и в мрамор, а может, ковёр расстелят для новых русских, чтобы те в белых носках спускались к Енисею. Почти ничего от времён Астафьева не остается в Овсянке. Когда приезжал туда президент В.В. Путин, его сопровождал наш губернатор-миллионер А.Хлопонин, которого окружили мужики и бабы: «Что собираетесь делать с Овсянкой?». Губернатор по-мальчишески засмеялся: «Да тут у вас, в Овсянке, скоро будет Лас-Вегас!».

Посмотрите, пожалуйста, Валентин Васильевич, текст нашей давней беседы. Тогда ещё Астафьев не был столь разнуздан, а держал себя осмотрительно. Тогда ещё горевал о России по-настоящему — по-русски, по-мужицки. И тянулся сердцем к почвенникам, молодым тогда ещё патриотам-писателям Володе Бондаренко, Саше Щербакову, Сереже Задерееву, Толе Буйлову, Вите Ермакову, Валере Хайрюзову и другим.

Это сейчас к его памяти липнут деляги и проходимцы, которые при жизни Астафьева чурались его, бескультурным он им казался, боялись об него замазаться и прослыть в Москве «шовинистами»... Обидно читать теперь какого-нибудь лукавого Солнцева или тихушника Эдика Русакова, вдруг ставших его посмертными духовными братьями. Да он таких на дух, бывало, не выносил, в лучшем случае — был холодно вежлив.

Но зато теперь мы, почвенники и патриоты, как бы отстранились от него и этим самым дали волю литературным хамелеонам считать Астафьева своим. Да не свой он им! Астафьев — глубинно нашенский. В политике он вывихнулся, действительно, но в национальном с нами были у него фундаментально схожие взгляды и убеждения, а эти же сегодняшние пресмыкатели — всегда на Запад глядели. Астафьев же истинную цену Западу знал.

Действительно, Россия — это что-то вечное! Прошло много лет, не виданные никем разломы в почве общества произошли, а читаешь разговор из прошлого века с Астафьевым — всё почти свежо и больно трогает. 

Жму руку —

                        красноярец Олег Пащенко

9 апреля 2004 года

Виктор АСТАФЬЕВ (1924-2001)

ДРЕМЛЮЩИЙ РАЗУМ

Беседа с Виктором Петровичем Астафьевым о русском вопросе (8 сентября 1988 г.)

Олег Пащенко: Виктор Петрович, сегодня 8 сентября 1988 года. Проведем беседу о национальном (русском!) вопросе и, если получится, опубликуем затем в сборнике «Молю прощения». Этот сборник издательство «Молодая гвардия» доверило составлять мне. Я оповестил своих товарищей по всему Советскому Союзу. Они пообещали прислать рассказы, стихи... В этот сборник я решил поместить беседу с маститым русским писателем. И поэтому обращаюсь к вам, Виктор Петрович. По общему признанию современников, вы один из тех редких русских писателей, которые ни в малом, ни в большом не заигрывали с народом, не кадили, не льстили, пытались говорить правду. Достаточно вспомнить «Мусор под лестницей», «Печальный детектив»... это из последних сочинений. Знаю, много есть честных русских людей, которые с болью приняли горькую правду в «Печальном детективе», виня вас в неосторожном «очернении» всего русского, а его и без того мало осталось, мол, а тут такой писатель и вот на тебе. Много есть и других честных людей, которые поддерживают вас в говорении правды, приводят слова Аввакума Петрова: «Любя, я тебе, право, сие сказал, а иной тебе так не скажет, но вси лижут тебя — да уже слизали и душу твою!».

По общему же признанию, сейчас наряду с вопросами мира и войны, сбережения экологии, встает остро вопрос о национальном. Как жить дальше нам, русским, в семье народов? Как другим народам жить дальше в соседстве с нами, русскими?

Виктор Астафьев: Я сейчас только, Олег, прочитал письмо крымского татарина. Беда-а... Я думаю вот что: национальный вопрос сейчас действительно всех волнует, тревожит, есть с чего затревожиться. Меня, например, для начала занимает вопрос: отчего самые молодые нации, русская и американская, если американскую можно назвать нацией, оказались в конце ХХ века самыми реакционными, самыми страшными? И возникает вопрос: народ ли это? Ведь, если честно говорить, настоящая нация и настоящий народ никогда не позволил бы сделать того, что сделано с нами, русскими, допустить такого раздробления, такого измордования. Наконец, самое главное: допустить девальвацию самой культуры. Значит наша культура не такая древняя, как нам пытаются внушить, не такая устойчивая.

Весной я побывал в Латинской Америке, в Колумбии. Специально с этой точки зрения смотрел на колумбийцев. Это древний народ, это древняя культура. Истинная, крепкая культура! Какие бы потрясения они не переживали, какие перевороты, какой строй... Был как раз в Колумбии период после очередного военного переворота. Ну и что? Переворот за переворотом, а народ как жил, так и живет своей жизнью, народ, который, кстати, не позволил массовой культуре в себя влиться.

Смотрите, массовой культурой поражены американцы и русские. Теперь этот мусор культурный прежде всего рождают американцы, рождаем мы. И настолько много рождаем, что национальная наша русская культура вообще оказалась на задворках. Давно настала пора её не просто беречь, но спасать. Спасать! А как мы будем её спасать, если у нас нет единства никакого. Кстати, единство — это не значит кого-то призывать: вот, встанем в строй, пойдем, пойдем. Настоящее единство — это когда, допустим, перуанцы или колумбийцы настолько уверены в себе, устойчивы, настолько в крови у них своя собственная культура, что они не дозволяют её разбавлять. Не то что не дозволяют, а это противоестественно. Вот что. Массовая культура не может их разложить. Наоборот, вбирая эту массовую культуру, они сами отделяют элементы своих, скажем, танцев. Это в искаженном виде возвращается в ту же Америку. Выходит, что они ещё как бы обогащают бесплодную и кичливую массовую культуру. Надо особо сказать, в Колумбии страшно ненавидят американцев. Во всей Южной Америке огромная и нескрываемая ненависть к американцам. В Колумбии их просто держат под крышей, не выпускают.

О своем же народе мне говорить больно, потому что это народ, как недавно в «ЛГ» сказал мой друг Валентин Курбатов, — народ с дремлющим разумом. А что может дремлющий разум? Даже те семь процентов разума, которые, как полагают, действуют в человеке, включены у нас, русских, на 1,5-2 оборота, так сказать.

Народ наш не хочет думать. Почти не способен сейчас на какую-то последовательную мысль. Поэтому он хватается... Да ему, знаете, легче быть рабом. И вот он хватается почитать идолов и вождей, таких, как был Сталин и все прочие «подвижники». Кто Сталина вспоминает, кто Ленина. Между прочим, известно, всё что творил Сталин, всё при Ленине было сделано. Модель была изготовлена ещё тогда: расстрелы «мешочников» без суда, кровавое подавление Ярославского и Тамбовского мятежей, подавление мятежа Кронштадского. Другое дело, что товарищ Тухачевский и иже с ним, которые залили Россию крестьянской кровью и сами утонули в этой крови, так это просто восторжествовала божья справедливость. Жестокая, но справедливость. Вся беда, однако, в том, что русский народ позволил избить друг друга, брато­убийственную войну устроил. Причем, дойдя в братоубийственной войне до такой ненависти, которой свет не видал. Экзекуции, казни Гражданской войны, избиение... это... это вообще неслыханное по жестокости, не снилось ни инквизиторам, никому. Такое изощренное, с дуроплясом российским... И по сравнению с тем допущенным произволом, преступлениями, отдачей своей Родины, своей души, разгромом своего духовного основания, тех же церквей, какое же может быть скорое духовное возрождение?

Простите, о каком возрождении говорить, если вот есть капелька культурных людей в стране, и они всех раздражают, как соринка, как бревно в глазу. Их готовы сожрать, смешать с грязью. Свои гауляйтеры, выращенные здесь, готовы расправиться со всеми, кто не так думает, как они, а они не способны думать и не научены, они сами подчиняются тем, кто выше их. Вот он, этот самый наш так называемый патриотизм и так называемый шовинизм. Нет у нас ни того, ни другого. Просто есть люди, которые искренне болеют целеустремленными национальными чувствами. Вот их-то, на всякий случай, обвиняют в национализме, в шовинизме. Какой там шовинизм, господи помилуй. Вот вы сейчас опросите глубинную Россию, что такое «шовинист», и люди в глубинке чистосердечно подумают, что это «говночист». Они даже не знают значения этого слова. Что там... Дремлющий разум.

При общей вроде грамотности оказались поверхностным, малокультурным, издергавшимся народом. Одни терпят, другие выслуживаются. Иного выведут на дорогу, дадут палочку ГАИ, так он за три дня изобьет своих братьев, засудит, засадит. Смотрите, сейчас вот эти наши «неформалы», которым сам бог велел появиться, обнажили среди народа и у властей то самое подлое состояние, что было в тридцатых годах во время коллективизации и во время массовых репрессий. Те же методы устрашения, та же демагогия: «Кто не с нами, тот против нас!», «Они сеют нездоровые отношения... ». Да скажи сейчас, что вот эта интеллигенция ваша, эти толстопузые, как вот я, например, ваше мясо съели, они на первых фонарях нас развесят. Ничего не изменилось. Напротив, появилось агрессивное зло. Вот значит, у вас два ковра, а у меня один, у него две с половиной комнаты, одна изолированная, а у меня не изолированная... Задавят. За что угодно задавят. Какая это нация, какой народ? Хоть мы его и славим, прославляем. Мы его уже любим как больное что-то, изможденное, как что-то само себя затравившее, изжившее. И дальше всё идет к тому, что от этого народа ничего не останется.

Переселившись из деревни в город, он на асфальте совсем одичал — это все видят. Он в своем культурном движении нисколько не продвинулся. Более того, утратил корни и культуру. Утратил даже ту, кондовую, исконную культуру. Пусть она зовется примитивной — она у него была, и нового ничего не приобрел.

— И все-таки на русских ещё большая надежда, Виктор Петрович, если вспомним, как нынче, например, в Новгороде, на празднике славянской письменности и культуры, к известным русским писателям подходили писатели-армяне: помогите нашему народу, мы в беде. Значит надеются, раз просят о помощи. Я читал ходившее по рукам обращение армян. Знаем, что они обращались к вам лично.

— Здесь тоже лукавить не надо. Вместе взятых у нас живет около 50 миллионов турок. Это Азербайджан, Туркмения, рассеяны они в других республиках... И всего 3,5 миллиона армян. «У сильного всегда бессильный виноват», — говорил батюшка Крылов. И маленький народ, который и без того много страдал от соседей своих, попал опять в эту вечную ситуацию. В очередной раз его предали и всё. Надо или молчать, или говорить об этой беде напрямую. Лучше, конечно, говорить и говорить прямо. А то выкручиваются, кривят, напускают тумана, начинают всякие происки искать... 

— Обращаясь к вам, армяне ведь рисковали напороться на отказ, на грубость. Ведь после того, как в Грузии обиделись на рассказ «Ловля пескарей... », как Натан Эйдельман, обидевшись на слово «еврейчата» в «Печальном детективе», прислал гневное письмо, казалось, что теперь Астафьев отвратится от темы «дружба народов» и будет «громить» только русские национальные пороки.

— Ну да, бей своих, чтоб чужие боялись... С грузинами тут немного проще. Я знал, что грузины вспыхнули и перекипят. По своей природе те, которые присутствуют в рассказе, грузины, спустившиеся с гор, народ не злой. Особенно те, которые трудятся. Мутят воду и вообще... это их торгаши, возбудители какого-то национального якобы ущемления. Никто не посягал на их достоинство, кроме самих себя. И разве это национальное достоинство? Вот он торчит на бедном русском базаре, его всячески оскорбляют: «Морда! Спекулянт! Барыга!..». Он огрызается, сверкает глазами, джигит такой, понимаешь ли...

Грузины же есть очень добрые и наивные. Они где-то дети немножко. И вправду, прошло какое-то время, прислали мне хорошее письмо. Пишут, что издали в Грузии «Печальный детектив» и гонорар хотели по высшей ставке оплатить, но эти ставки, жаль, пишут, разрешены лишь с 1-го января, что книга стала очень быстро бестселлером, вся разошлась. Пишут, что решили повторить в издании с другими произведениями. Это то, что я предполагал: незлобивые, отойдут.

Это скорей из области смешной грусти, что ли. Покуражились маленько, поёрничали, письма написали в «Наш современник». Подписал письмо и Ираклий Абашидзе. Это тот самый Ираклий, который в 17-18 лет писал стихи на приезд Берии в Поти. Стихи заканчивались вещими словами: «И будешь славен ты в веках». Вот, вот, славен в веках Берия, славен Абашидзе, который сейчас Герой Соцтруда, академик, сидит в президиумах. Пускай сидит. Таким людям очень не хочется, чтобы сейчас это кто-то вспомнил. Стихи, кстати, в переводе такого же «орла», как он, Евгения Ароновича Долматовского. И таких стихов понаписано много. Хочется теперь как-то защищаться, отводить старые грехи от себя. Давай, есть повод! Они вообще не представляли, думали, изобьют какого-то щенка, и что у него не будет защиты. Оказалось, это всё не так. В данном случае как раз нашлось у меня несколько защитников. Написали им много писем и трудящиеся, и члены Союза писателей. В общем, ничего, погневались так... по-кавказски, отошли. Что же касается этих навязших «еврейчат» и Эйдельмана... 

— Беда в том, что вопрос о евреях в литературе и в жизни сейчас повсеместно из разряда как бы запретных. Мы, вошедшие в литературу десяток лет назад, как фантастику воспринимаем, что когда-то русский Куприн писал рассказ «Жидовка», русский Чириков писал пьесу «Евреи», а русский Бунин запросто писал, например, как снег в Одессе «больно сечет в лицо каждому еврею, что, засунувши руки в карманы и сгорбившись, неумело бежит направо или налево», не говоря уже о бессмертном Гоголе, который в «Тарасе Бульбе» «изничтожал» жидков за их торгашескую продажную сущность, которую они тогда сами-то не особо оспаривали. Писали о евреях Достоевский, Салтыков-Щедрин, Чехов... Это «расист» Шекспир, к примеру, мог позволить в своей пьесе, чтобы невинную женщину удушил взбесившийся чернокожий мужчина. А вот беловский Миша Бриш вызвал взрыв негодования среди евреев, а вас за употребление слова «еврейчата» начали преследовать.

Ровесники мои слегка встревожены: в некоторых русских издательствах мягко не советуют брать для сомнительных персонажей имена евреев, боже упаси, а также имена казахов, якутов, крымских татар, прибалтийских народов, черкесов, а теперь нельзя будет, похоже, задевать нервы азербайджанцев и армян. Это какая же литература грядет, если её стягивают на «пятачок» национальных самолюбий?

— Э-э, да если бы у Шекспира душил несчастную Дездемону пьяный и непобритый русский мужик, то иные русские даже, глядишь, этим бы еще и погордились: знай наших, паря!.. Конечно, я думаю, что все мы хороши. И те, значит, распродали, предали свою культуру, какая у них была, если она была, и мы, значит, русские, на поводу пошли.

Если у нас иногда ошибки происходят, то это частные ошибки психопатов. Это даже не целенаправленная борьба, допустим, как у мусульман там, у буддистов с христианами. Такая борьба в мире существует, и она имеет определенные границы и обозначения. У нас же, скорее, какая-то истерика. Не знаем, куда девать себя, свои чувства, свои беды. Давай друг на друга сваливать... Наверное, и то, и другое имеет, так сказать, первопричины. Есть какая-то своя глубина, глубокое течение.

Плохо, что находятся в этом деле мелкие провокаторы, ярыжки, которые на общей беде хотят погреть руки или каштаны выхватить из горячих углей. Вот Эйдельман оказался из таких людей. Это известная посредственность, обокравшая в свое время архивы Цявловских, примазавшаяся к ним, старикам Цявловским, которые каждой запятой Пушкина дорожили. Этот Эйдельман дважды замечался в плагиате «Литературной газетой», выкручивался, жаждет хоть какой-нибудь славы. Ну, застольной хотя бы, местечковой, хоть среди московского еврейства.

Разумеется, он не один такой, достаточно и среди русских, и среди других, знаете, любителей поплавать, как поплавок. Он хотел, во-первых, причинить мне боль. Грузины за рассказ «Ловля пескарей в Грузии» напали в июне, а Эйдельман в сентябре это сделал. Думал, что я умираю. Добивать взялся. Не знал, кажется, что мы, сибиряки с Енисея, еще крепкой породы. А во-вторых, хотел, чтобы я с ним в дискуссию вступил. Тогда он бы «умственность» свою показал, начитанность. Тогда уже подробно описал бы, какой у него был хороший папа, репрессированный. Другие евреи тоже вслед написали бы, что у них папы еще лучше. И вообще, мол, они народ хороший, бедный. И мы, русские, только по своему невежеству, по тупости своей обижаем их. Якобы мы должны им туфлю целовать.

Никто им целовать туфлю не будет из настоящих русских, которые еще помнят, что они русские. Есть у нас много желающих других, чтобы мы им целовали кованые ботинки. Эти скорей заставят, у них уже есть опыт. Заставят и евреев, вместе с нами, как это было в «Детях Арбата». Они же надеялись, что нас всех поуничтожат, как это было в Гражданскую, что мы перебьем друг друга, а они в стороне останутся. Не остались они в стороне. И от того, что их пересадили (кстати, они сами себя судили и сажали), они теперь плачут о своей судьбе. Они, видите ли, пострадали, а мы нет. 12 миллионов русских крестьян, Ваньки да Таньки, это значит для них пустяки, а вот Михоэлс или Мейерхольд — это для них всё. Теперь вот великий, так сказать, русский поэт Мандельштам звучит с каждой страницы. Господи, разве не жаль всех, всех до единого замученных или убиенных... Будь это Михоэлс или Павел Васильев, Мейерхольд или Корнилов Борис, но как умеют они стенать над своими! Какая там справедливость, если касается кого-то из своих? Есенина и Твардовского, как великих поэтов, теперь и не помнят... этих последних и действительно великих русских поэтов.

Не знаю, мне кажется иногда, что и Эйдельмана и Крывелева стоит лишь пожалеть, горька судьбина завистливых посредственностей, зла большого они как-то во мне не вызывают. Плохо лишь, что сознательно или бессознательно эти завистники работают на разъединение наций и народностей. Этого нельзя никому прощать. Есть над всеми нами высший судия... Надо помнить.

— Виктор Петрович, после опубликования статьи Крывелева «Кокетничая с боженькой» люди ожидали, что кто-то из вас троих ответит печатно: или Айтматов, или Быков, или вы. Автор статьи, по-моему, рассчитывал на ответ, а его не последовало.

— Не нужно было отвечать. Связываться с такими людьми не нужно. Взбеленился только наиболее спокойный из нас Василь Быков, но и ему люди сказали: работай, как работал... Настолько глупая статья, что автор кажется ничтожеством, простите за резкость. Касаясь глобальных тем, можно ли спекулировать? Так-то он вроде молодец, тему взял большую и важную, но что с ней сделал? Позже мне написали, что Крывелев крупно пострадал после этой статьи — жалованья в институте лишился. Он получал где-то зарплату, ничего толком не делая, а после его статьи поднялся возмущенный ученый совет. И лишили его этой зарплаты. Заработал на своей статье 40-50 рублей в «Комсомольской правде», а потерял ежемесячные — 400-500. Это почти месячная рента. Поневоле ему посочувствуешь! Вот... Его лишили зарплаты, а Айтматова сделали главным редактором журнала «Иностранная литература».

— Злоба, наветы, обиды... А ведь истинный интеллигент, вспомним размышления Бердяева, живет не с чувством обиды, а с чувством вины.

— Знаете что, сейчас не виноваты только болваны, а так мы все хороши. И народ наш, и мы, его представители, интеллигенция, все друг друга стоим. Говорят: народ достоин своих вождей, а вожди — своего народа. Художники тоже достойны своего народа, а народ — своих художников.

Я прибыл сюда из блистательной Вологодской писательской организации. И вот думаю, что Красноярская писательская организация — зеркало самого города. Это угрюмая посредственность, сплетники, бездельники, ничего не почитающие, никого не любящие, кормящиеся... Кто начинал хорошо — съехал уже до альманаха, уже и попыток не делает где-то что-то напечатать, кроме, пожалуй, двух-трех человек. (Не писатели, как они зовут себя, а члены союза писателей). И вообще, должен сказать, что, за малым исключением, красноярская культура похожа на свой город и город похож на свою культуру.

Дремлющий разум... Это ведь очень сильные чувства: ненависть, любовь, обида, вина. Эти очень сильные чувства сами по себе требуют очень сильной отдачи, сильного душевного напряжения, накала. Да какой там, господи! Лениво огрызнуться, на бабу рыкнуть, в очереди поругаться, пуговицы оторвать друг дружке, ну по морде съездить — вот и всё! А любовь, ненависть, презрение, обида — чувства сильные. Они сжигают человеку душу. Зачем сжигаться? Зачем сгорать?

— Нынче в Новгороде, однако, помню, вы были другого мнения и о культуре, и об интеллигенции. Вспомните музей русского деревянного зодчества «Витославицы». Какое великолепное было празднование! Наряды, пляски, музыка, песни... Русь вышла на улицы и поляны.

— Это проблеск. Действительно, какой-то росточек в русской душе остался и, видите, при каких-то благоприятных условиях он проявился. Собрались в Новгороде, на празднике славянской письменности, десятки тысяч людей. Не было никаких эксцессов. Не было насилий, драк. Все увидели, что к святому наш русский народ способен относиться по-святому. А когда ему подсовывают безобразие, требуя от него святости, он безобразничает.

Я думаю, что не столько партийные органы облагораживали этот праздник... Они как раз сделали умно, что не совались ни во что. А облагородили праздник представители духовенства. Это всё прошло под знаком 1000-летия Христианской Руси. И эти храмы новгородские, и прибытие туда духовенства, которое своим присутствием, своим миротворным словом, своей молитвой, своим пением повлияло и на почтенных гостей, и на пеструю «хевру», прибывшую поглазеть на этот праздник, как на нечто экзотическое. А партийные функционеры или оробели, или проявили деликатность, не знаю, в общем не очень мешали празднику.

— Виктор Петрович, и там, среди удалой гульбы, за несколько тысяч километров от Овсянки, вы мне признавались, что скучаете по родным местам. Вообще, помните, как-то раз ехали в Овсянку, была зима, мороз, ветер, вы вдруг сказали, что не побудете здесь два-три дня и уже скучаете, тянет, будто два-три года не были... Значит, что-то очень дорогое еще остается в Овсянке.

— Память... А от самой Овсянки осталось место и всё. Среда обитания. Так назовем уже... А деревни, как таковой, исконной, почти не осталось.

Мало осталось деревенского люда. Много дачников. Просто отдали дома городским людям, и они там держат дома, как дачи. Очень много самодовольных сытых пенсионеров. Есть бедные пенсионеры из зоны затопления, некогда были работящие люди, у них была земля, скот, какие-то заботы, но они всего лишились. Теперь картошонку лишь садят. В 10 вечера ложатся спать люди, в 10 утра встают. Представляете? Деревня! Встают обедать... Орут: где молоко, где мясо! Ни одной курицы в деревне, ни одной. Перед коллективизацией, этим великим противодействием, у нас деревня была в три раза меньше, и было три стада. Примерно три сотни голов в каждом стаде. После коллективизации осталось одно стадо, но в нем было 65-70 голов. Сейчас в Овсянке что-то на пятьсот домов ходит маленькое стадо. Пасти его никто не хочет, не могут найти пастуха ни за какие деньги, ни за другую плату, всяк гоняет кому не сильно лень. Никто ничего не хочет делать. Все хотят получать из магазина, все идут в магазин к привозу хлеба. Бабы идут в тапочках, бабы расхлёпанные какие-то, неприбранные, с поганым языком. В магазине гадко сплетничают, перебирают кости по любому поводу и кому угодно.

Это не просто дремлющий разум, это какое-то отупение, а вместе с ним, конечно, озверение. Почти из каждой семьи кто-нибудь отбывал срок или отбывает. Много убийц. Сейчас, правда, утихомирили бичей: которых пересадили, которые сами перемерли. Как только перестали водку продавать — стали пить всякие пузырьки, стекломойки. Многих на кладбище снесли.

Вот кладбище в Овсянке. Там четверть, если не половина, людей — убитые или самоуничтоженные. Кто по пьянке сгорел, кто от болезни сдох, перепившись. Народ, как сорная трава, сам себя изживает. Я, между прочим, заметил, что в Академгородке, где я зимой живу, травостой за восемь лет разросся и поменялся примерно восемь раз. Калужник, что ли, трава желтая, задавила даже ковыль. Не стало вовсе полыни. Говорят, это дурное влияние водохранилища... 

И водохранилище, и плохое питание, плохой испорченный климат — это тоже влияет на народ. Влияет дурно на настроение, на нервную систему. Плохое питание в детстве дает нам больных молодых людей, нервных, истощенных, ослабленных физически. Полным-полно импотентов, полным-полно холостых мужчин, полным-полно педерастов. Масса женщин, не могущих выйти замуж, идет за кого попало, лишь бы не остаться в одиночестве. Ведь всё еще в целом по стране около 20 миллионов лишних этих женщин болтаются, и плюс к ним половина разведенных, и плюс этих мужиков, так сказать, которые шпарят друг дружку, иные сидят в тюрьме, иные в армии занимаются гомосексуализмом. Масса худосочных холостяков... Эгоизм в самых уродливых формах и проявлениях.

И наша деревня, как модель этого. Я хочу написать когда-то последнюю главу «Последнего поклона» и назвать «Вечерние раздумья», где это всё как раз сосредоточу. Сейчас меня не покидает мысль: 350 лет нашей Овсянке. В сельсовете ни летописи, ни записи: кто, откуда? Кто основал? Что за деревня? Ни один человек дальше деда никого не помнит, уже прадеда многие не знают. Многие просто и знать не хотят. Кто был прадед? Какая родословная? Что там?.. Что это за нация? Что за народ, когда не знает своих предков.

Задают мне вопрос: что ваша Овсянка дала миру? Отвечаю: как и любая другая деревня — и хорошего дала много, и придурочного много дала, а как же? И живут в ней не только одни русские. Есть у нас немецкая улица. Есть калмыки, литовцы, другие прибалты... Всё это посмешалось. Очень много мастеровых людей, свои машинки всякие делают, слесарят, столярничают. Мастеровые, в основном, из немцев, но они уже наши, овсянские, Шмидты всякие, никуда от веку не денутся... Вышел из Овсянки один академик — Петр Иннокентьевич Астахов, да вот ваш слуга покорный — писатель. Деревне, говорят, повезло еще. Есть очень приличные преподаватели, несколько очень приличных инженеров, несколько приличных граждан... Слава Богу, нет ни одного генерала или какого-то крупного оборонщика.

Но в этой же деревне, повторюсь, тьма-тьмущая убийц, пьяниц, каких-то опустившихся людей: полубродяг, полурабочих, полукрестьян, межедомков. Есть люди, которые по 6-7 раз сидели в заключении. Сосед мой, бедняга, так хворает сейчас сильно, что даже не вылазит на улицу. Почки, печень прикладами отбиты, чего там... 

— Какое-то, говорят, оздоровление нации можно связывать с наметившейся тягой людей к духовному. Одни уверены, что  Церковь поддержит и поднимет разуверившийся народ. Другие же связывают надежды с женщинами, мол, женщины русские опомнятся, выпрямятся. Третьим кажется, что прикосновение к корням, к истокам, к материалам по российской истории может повлиять на подъем духа... Вот предлагают же по берегу Байкала восстановить церкви, и тогда, мол, вернется какая-то часть людей, оживится озеро, люди станут рыбачить, охотиться.

— Дело в том, что Православная Церковь, какую мы в идеале знаем из истории, она ведь уже тоже не вернется. Попы в большинстве своем помельчали. Они тоже давным-давно живут так: и нашим, и вашим. Церковь поражена ржавчиной приспособленчества, и это очень огорчает. В чистом виде духовенства очень мало. Может быть, в Загорске или же в духовных академиях еще держатся чистые преданные люди. Поражены они демагогией, спорами с материалистами... Я не знаю, мое отношение к ним очень сложное.

Я чувствую, скорее даже ощущаю в церкви историю, древность какую-то, не ими придуманное, а им оставленное Слово, в котором нет: «борьба», «кроволитие», «убей его», «заколи», «если враг не сдается, его уничтожают»... Таких слов там просто нет. Хотя, в общем-то, известно, христианство покрыло себя страшной кровью, самоутверждаясь в мире. Так же, скажем, как католичество, а мусульманство тем более. В современном ее виде я уже как-то плохо воспринимаю церковь. Думаю, что народ, какой он сейчас есть, тоже не воспримет. Без царя в голове, ни во что и ни в кого не верящий народ станет ходить в церковь? Он молиться не умеет и не хочет. И лень ему рано утром вставать, а тем более поститься.

Думаю, что какая-то часть здорового населения осталась среди старообрядцев. Кстати, наша современная церковь к ним относится, в общем-то, с большим, мягко скажем, недоверием. Старообрядцы, как укор. Пожалуй, единственная в нашей стране прослойка людей порядочных, с которыми никто ничего не мог сделать, никакая ржавчина не съела. Может, отсюда начало какое-нибудь пойдет? Господь знает.

— А вдруг, действительно, в России женщины выпрямятся?

— К женщинам у нас собачье отношение. К сожалению, сделали из нее «ишака», никакого почтения к ней нет и в помине.

Обратите внимание, каждый день по тому же телевизору показывают картины, и из одной картины в другую одно и то же: баба норовит выйти замуж, живет с нелюбимым мужиком, терпит всё, таскает сумки и мешки, обязательно у нее какие-то дети несчастные. В конце концов, в посредственном искусстве (не в хорошем, а в посредственном) более всего отражается наша повседневность. Посредственность нашего телевидения — это наш суд на миру. Все наше убожество обнажает просто немилосердно, особенно, когда показывает наши достижения. Не украл кошелек, честно работает — его надо показывать. Не пьет, не курит и жену не колотит — как замечательно, его надо показывать. Этот хороший человек — здоровается. Эти детки хорошо учатся, платье не рвут и в глаз бабушке не дают. «Ящик» телевизионный — это замечательная вещь, если внимательно и трезво глядеть. Это действительно наш суд на миру.

Женщины с их эмоциями заполонили школу. Что они с ней сделали? Не почитаем старших, не уважаем младших. Перестали бояться крови. Перестали бояться смерти, не думаем о смерти, а уж о вечности и тем более не думаем. Детей не учим мыслить, не учим красоте, постижению красоты... Преподают в школах и институтах, особенно в педучилищах, дергающиеся полудурочки, прочитавшие пять-шесть книг. Думают, что они уже интеллигентки и могут поучать других, в том числе и писателей. У меня сотни писем, пишут полуграмотные люди, которым сказали, будто они грамотные, и они поверили, а теперь они кроют в хвост и гриву, учат, советуют, о чем мне писать. Какие учителя — такие учащиеся. Ничтожество и порождает ничтожество, и этому конца не видно.

Конечно, хочется, чтобы женщина стала наконец женщиной — сестрой ли, дочерью ли, матерью ли... Общество тоскует о смягчении нравов.

— Но ведь безусловно правы и те, кто рассчитывает на подъем русского национального самосознания через знание русской истории и культуры... 

— Боюсь, Олег, потребуется слишком много времени, чтобы мы собственную историю прочли и постигли. Да, это прекрасно, что стали печатать исторические работы Соловьева, Карамзина, Ключевского, Федорова... Будут печатать Соловьева-сына, Розанова, Бердяева, Флоренского и других отечественных философов и богословов. Но я боюсь, что у нашего обленившегося читателя не хватит терпения все это одолеть. Он просто будет хвастаться, что эти книги у него есть, что он на них удачно подписался. А прочитать, пробежать... 

Философские труды, исторические исследования — высокое чтение. Нужно быть подготовленным к такому чтению. Если ты взял Соловьева, скажем, или Карамзина, ты уже должен многое знать о своей родине, о России. Легко ли? Мы не знаем богословия, не знаем древнерусскую философию. Что же мы начитаем из Карамзина и Соловьева? Вот тогда и получается: «жид», «сталинист», «националист»... Это от верхушечного сбора, от творческого бесплодия, не одаренности, от нашей всеобщей самодовольной полуграмотности.

Согласен, есть, или во всяком случае заметна, робкая тяга молодых людей к истинной культуре. К сожалению, массовая культура жмет на низменные инстинкты молодых людей, держит души их в плененном, одурманенном состоянии. Необходимо очищение души через высокую культуру. Это многие из них когда-то запоздало поймут, но многие пройдут мимо высокого.

Правда, иногда хочется и благодарить телевидение. Вот Евгений Федорович Светланов стал играть все симфонии Рахманинова, а до этого играл Чайковского — единственное мое отдохновение. Хорошо, что стали часто исполнять древнюю церковную музыку, которая вообще не орет, не дергается, говорит о вечности, о том, что нам положено говорить и думать. Вспомним Сумарокова: «Музыка голоса, коль очень хороша, так то прекрасная душа». А самое, пожалуй, сильное и свежее впечатление — телевизионный спектакль по неоконченной пьесе Толстого, где в главной роли выступил Алёша Петренко (да простит он мне, что я так запросто, по имени). Я считаю, что сейчас этому актеру просто нет равного в мире. Зарубежные актеры, которые нам навязываются и которых хвалят без удержу, приходят к эпатажу и эксплуатации своих внешних данных. Алёше эксплуатировать нечего, он лысый, толстый, у него хохлацкая морда, светлые глаза, но из всего этого он умеет сотворить потрясающие образы. Казалось бы, вот такие противопоставления — Григорий Распутин в «Агонии» и толстовский интеллигент — это потрясающее откровение, это искусство... И ещё о музыке: бывает, завидую ребятишкам, которые на пороге открытия для себя многих сокровищ мировой и отечественной классики. Думаю, какое счастье их ждет! Ведь когда-то и я впервые услышал божественные звуки 7-й симфонии Бетховена... А вот самая любимая у меня — 8‑я Шуберта. Ещё Альбинони. Его сонаты сейчас, кажется, все слушают. Спрашивают меня часто на встречах: на какие фильмы ходить? Не знаю, я в кино так давно не был. Когда-то давным-давно смотрел «Ностальгию».

— Спасибо, Виктор Петрович. Я также знаю, что вас на встречах читатели доверчиво спрашивают: как жить, во что святое верить и что делать? Всех значительных писателей, вас в том числе, одолевает не только полуграмотный читатель, пишут ведь и добрые люди, подрастерявшиеся в сегодняшней круговерти событий. Есть же какая-то первая, вторая заповедь... Как им отвечаете?

— Кабы я знал: во что? как? зачем? Первая заповедь всякому человеку на земле известна: любите друг друга. Знаете, чтобы ответить хотя бы частично на эти вопросы, человеку мало бывает одной жизни. Работать нужно. Вот что нужно: работать. Сам я, задумавшись, во что святое верить, часто обращаюсь к книгам Гоголя, Достоевского, зная, что Гоголь и Достоевский часто обращались, в свою очередь, к Священному Писанию, древним летописям, народному фольклору... Уверен, нам сейчас в России не до жиру, быть бы живу. Весь трагизм положения, в котором очутилось общество, неясен в полной мере даже лучшим умам. Ясно одно: нас ждут большие потрясения. Ждать, сложа руки, — это негоже. Нужно всем миром браться за работу, кто может руками — руками, кто лучше может головой — головой работать. Дремлющий разум... вот беда какая всеобщая.

Выступая весной в Иркутске, я попытался сформулировать коротко: честные люди пускай честно работают, а праздные и болтливые люди пускай не мешают работающим. Это к вопросу: что нам делать.

Красноярск, 8 сентября 1988 г.

Необходимое послесловие от редакции

Текст этого интервью Виктор Петрович увез в Овсянку, прочитал, а затем вернул Олегу Пащенко со словами: «Это пускай пока полежит у тебя. Все равно в этом виде не напечатают, или исправят, «канцеляризмами» заменят живые слова. А мне работать не дадут. «Эврэи» письмами завалят. Пускай... Может, это посмертное. Там сам поглядишь». Прошло более 15-ти лет... Об этом интервью знал только москвич Владимир Бондаренко. Тоже сказал тогда: «Пусть полежит».

Весною 1990 г. прекрасно изданный в Москве сборник «Молю прощения» (тираж 30.000 экз.) разошелся по Советскому Союзу. Заканчивался рассказом Астафьева «Кончина» — это он сам предложил взамен беседы о русском вопросе.

Напечатано впервые в «Красноярской газете», № 29, 16 апреля 2004 г. (к 80-летию со дня рождения В.П. Астафьева).

Данный текст отправляем в редакцию газеты «День литературы» В.Г. Бондаренко.

Красноярск, 6 июля 2017 г.

http://denlit.ru/index.php?view=articles&articles_id=2632

______________

Прим ред. сайта. Собеседник В.Астафьева Олег Анатольевич Пащенко - писатель и журналист, главный редактор "Красноярской газеты", регулярный участник мероприятий "Русского Лада" в Красноярске.